Катилина (Catilina), Луций Сергий

• 

Катилина (Catilina), (Луций Сергий Катилина, ок. 108 – 62 г. до н.э.) – римский патриций и заговорщик. Один из сподвижников и клевретов диктатора Суллы, составивший состояние в период сулланских проскрипций. Одно время исповедовал радикальные демократические взгляды, имея в виду свои далеко идущие цели – установить личную диктатуру.

«Луций Катилина, человек знатного происхождения, отличался большой силой духа и тела, но злым и дурным нравом. С юных лет ему были по сердцу междоусобные войны, убийства, грабежи, гражданские смуты, и в них он и провёл свою молодость. Телом он был невероятно вынослив в отношении голода, холода, бодрствования. Духом был дерзок, коварен, переменчив, мастер притворяться и скрывать что угодно, жаден до чужого, расточитель своего, не обуздан в страстях; красноречие его было достаточно, разумности мало. Его неуёмный дух всегда стремился к чему-то чрезмерному, невероятному, исключительному. После единовластия Суллы его охватило неистовое желание встать во главе государства, но как достичь этого – лишь бы заполучить царскую власть – ему было безразлично. С каждым днём всё сильнее возбуждался его необузданный дух, подстрекаемый недостатком средств и сознанием совершённых преступлений; и то и другое усиливалось из-за его наклонностей, о которых я уже говорил. Побуждали его, кроме того, и испорченные нравы гражданской общины, страдавшей от двух наихудших противоположных зол: роскоши и алчности» (Саллюстий, «О заговоре Катилины», 5, 1-8).

Причины и силы, обусловившие народное недовольство после войны Мария и Суллы, которым умело воспользовался Катилина, были глубоки и многообразны. Многие бедняки с упоением внимали тем, кто лживо рисовал перед ними несбыточные блаженства утопии, и часть этих людей уже созрела для насилия, находились, как это и бывает, и такие, которые всегда готовы к насилию по своей порочной и злой природе. Немногим выше, чем они, находились плебеи, лишившиеся собственности из-за неспособности рассчитаться с долгами. Часть сулланских ветеранов не смогли добиться от полученных ими наделов никакого дохода, они попросту спустили или промотали их и теперь были готовы к участию в любой авантюре, в любом перевороте, который обещал бы им лёгкую поживу. Среди высших классов было изрядное количество несостоятельных должников и потерпевших крушение спекулянтов, которые потеряли всякую надежду выполнить взятые на себя обязательства. Другие были преисполнены амбиций политических деятелей и считали, что на их пути вверх главным препятствием остаются консерваторы, которые засиделись на своих доходных местах и вообще слишком зажились на этом свете. И только немногие из революционеров были искренними идеалистами, убеждёнными в том, что только полное разрушение старой системы позволит смягчить коррупцию и несправедливость римского государственного строя. Нашёлся человек, который попытался объединить все эти разрозненные группы в цельную политическую силу. Это был Луций Сергий Катилина.

Потомки знают Катилину лишь по отзывам его врагов – по истории его движения, написанной богачом Саллюстием, и по энергичным проклятиям в его адрес, которыми полны Цицероновы речи «Против Катилины». Саллюстий называет его «запятнанным преступлениями врагов богов и людей, который не знал покоя ни бодрствуя, ни во сне, столь жестоко терзало его возбуждённый дух сознание собственной порочности. Отсюда его бледность, его налитые кровью глаза, его походка – то быстрая, то неторопливая; короче говоря, его лицо и любой его взгляд выдавали в нём безумца». Подобное описание напоминает рассказы о своих врагах тех, кто борется за жизнь или власть. Когда битва окончена, такие описания постепенно пересматриваются, но в случае с Катилиной такого пересмотра так не произошло.

В молодости он был обвинён в том, что лишил невинности весталку, родственницу первой жены Цицерона; суд оправдал весталку, но молва не оправдала Катилину, напротив, на него возвели ещё и убийство сына, совершённое в угоду его ревнивой любовнице. Чтобы противопоставить этим слухам хоть что-нибудь, должно сказать, что в течение четырёх лет после гибели Катилины простой народ Рима, – «жалкий, заморенный сброд», как называет его Цицерон, – приносил цветы к его могиле. Саллюстий приводит в своём сочинении слова, якобы произнесённые Катилиной: «С тех пор, как государство оказалось в руках нескольких могущественных людей… в их власти находятся всё мыслимое влияние, должности и богатство. Для нас у них припасено устрашение, разгром, преследования и нищета… Что же осталось у нас, кроме самой жизни?.. Не лучше ли доблестная смерть, чем постепенное расставание с нашими изломанными и обесчещенными жизнями, игралищем чужой надменности?»

Программа, при помощи которой он хотел соединить разнородные элементы, заинтересованные в революции, была проста: novae tabulae («новые записи»), – отмена всех старых долгов. Он направил всю свою энергию (столь же кипучую, как и энергия Цезаря) на достижение этой цели. И действительно, некоторое время ему симпатизировал, если даже не был его тайным сторонником, сам Цезарь. «Не было таких вещей, – говорил Цицерон – на которые он не мог пойти, и не было таких усилий, которые не были им затрачены на организацию взаимодействия, бодрствование и тяжкий труд. Он переносил и холод, и голод, и жажду» (Цицерон, «Третья речь против Катилины», VII). Возникла опасность заговора и захвата диктаторской власти неким бесчестным, жестоким и вместе с тем, как это, увы, нередко случается, популярным честолюбцем. Враги Катилины уверяют нас, будто он сколотил шайку из 400 человек, которые намеревались уничтожить консулов и захватить власть в первый день 65 г. до н. э. Назначенный день наступил, но ничего не произошло. В конце 64 г. до н. э. Катилина был соперником Цицерона на консульских выборах и развернул мощную предвыборную кампанию. Предприниматели всполошились, и капитал устремился за пределы Италии. Высшие классы объединились и поддержали Цицерона. Лишённый возможности продолжать борьбу политическими средствами, Катилина обратился к войне. Его последователи скрытно сформировали двадцатитысячную армию в Этрурии, а в Риме действовала тайная группа заговорщиков, в которую вошли представители всех классов – от сенаторов до рабов, – в том числе два городских претора, Цетег и Лентул. Следующим октябрём Катилина снова участвовал в консульских выборах. Чтобы гарантировать себе победу, сообщают историки, он замышлял убить своих соперников во время избирательной кампании и одновременно подослать наёмного убийцу к Цицерону. Но Цицерон его опередил: заявив, что ему стали известны замыслы Каталины, он заполнил Марсово поле вооружённой стражей и лично наблюдал за ходом голосования. Несмотря на горячую поддержку пролетариата, Катилина опять потерпел поражение. Седьмого ноября, говорит Цицерон, в его дверь постучались несколько заговорщиков, но их отогнали прочь телохранители.

Наутро, увидев Катилину на заседании сената, Цицерон набросился на него с зубодробительными упрёками. Чем дольше говорил Цицерон и распалялся, тем больше пустых сидений становилось вокруг Катилины. Наконец он остался совсем один. Он молча снёс поток обвинений, острых, беспощадных обвинений, которыми, словно ударами бича, отхлестал его Цицерон. Оратор задействовал в своём выступлении весь набор человеческих эмоций; он говорил о государстве, как об общем родителе, а о Катилине, как об отцеубийце; он обвинял его – не утруждая себя доказательствами, а только намеками и умолчанием – в заговоре против государства, воровстве, прелюбодействе и половой извращённости; наконец он воззвал к Юпитеру с мольбой защитить Рим и предать Катилину вечным мукам. Когда Цицерон закончил, Катилина беспрепятственно вышел из здания сената и присоединился к своим силам в Этрурии; один из его командиров, Луций Манлий, в последний раз попытался добиться понимания сената: «В свидетели того, что мы подняли оружие не против своей страны и не для того, чтобы угрожать безопасности сограждан, мы призываем богов и людей. Мы, несчастные бедняки, из-за насилия и жестокости лихоимцев оставшиеся без родины, обречённые переносить нужду и издевательства, одержимы одним только желанием: получить гарантии нашей личной безопасности и увериться, что с нами не поступят несправедливо. Мы не требуем ни власти, ни богатства, которые являются главными внешними причинами вражды между людьми. Мы просим лишь о свободе, о том сокровище, которым не поступится ни один человек, разве что отдаст его вместе с жизнью. Мы умоляем вас, сенаторы, будьте милосердны к своим униженным согражданам» (Саллюстий, XXXIII, 1).

В своей второй речи Цицерон описывал окружение главного мятежника как группу надушенных извращенцев и дал полную волю сарказму и инвективе, в завершение вновь сыграв на религиозных чувствах римлян. В последующие недели он представил сенату доказательства, которые якобы свидетельствовали, что Катилина намеревался поднять восстание в Галлии. Третьего декабря по настоянию Цицерона были арестованы Лентул, Цетег и пять других единомышленников Катилины. В третьей речи он объявил об их преступлениях и заключении в темницу и сообщил сенату и народу Рима, что заговор провалился и они могут спокойно возвращаться домой: мир восстановлен. Пятого декабря он созвал сенат и поставил на обсуждение вопрос, что делать с заключенными. Одни выступали за то, чтобы казнить их. Цезарь посоветовал ограничиться содержанием их под стражей и напомнил, что казнить римского гражданина запрещает Семпрониев закон. В четвертой речи Цицерон осторожно высказался за казнь. Катон освятил это мнение постулатами своей философии, и было принято решение о предании заговорщиков смертной казни. Когда Цезарь выходил из помещения сената, несколько молодых аристократов набросились на него, чтобы убить, но ему удалось ускользнуть. Цицерон, взяв с собой вооружённых людей, отправился в тюрьму, и приговор был приведен в исполнение без проволочек.

Марк Антоний, коллега Цицерона по консульству, отец знаменитого сына, соратника Цезаря, был направлен во главе армии на север, чтобы разгромить оставшиеся силы Катилины. Сенат обещал прощение и 200 000 сестерциев каждому, кто покинет ряды мятежников; но, говорит Саллюстий, «лагерь Катилины не оставил никто». В долине Пистойи разыгралось сражение (61 г.): 3000 повстанцев, встретившись с многократно превосходящим их противником, бились до последнего за священные для них штандарты – орлов Мария. Никто не попросил пощады, и никто не ушел с поля боя – все полегли на поле брани и среди них Катилина.

Будучи по природе своей человеком скорее мысли, чем действия, Цицерон был поражён и восхищён собственной своей ловкостью и смелостью, проявленными при подавлении заговора Катилины. «Исполнение столь великой задачи, – говорил он сенату, – кажется мне, едва ли было под силу одной только человеческой мудрости» (Цицерон, «Третья речь против Катилины», VIII). Он сравнивал себя с Ромулом, но полагал, что спасти Рим от такой угрозы – деяние даже более великое, чем основать его. Сенаторы и толстосумы посмеивались над его высокопарностью, но, в общем, понимали, что он действительно их спас. Катон и Катул прославляли его как «pater patriae» («отца отечества»). Когда в конце 63 г. до н. э. он сложил свои полномочия, все имущие классы общества горячо его благодарили, называли бессмертным и с почётом проводили до дверей дома (Цицерон, «Против Пизона», VI–VII). Пролетариат не присоединился к этим демонстрациям. Он не мог простить того, что Цицерон нарушил римские законы, когда обрёк на смерть граждан, лишив их права апелляции; он чувствовал, что консул не предпринял никаких усилий, чтобы искоренить причины мятежа Катилины или хотя бы смягчить нищету народных масс.