Амио (Amyot), Жак

Амио (Amyot), Жак (1513, Мелен – 1593, Осер) – французский гуманист, писатель и переводчик. Родился в бедной семье. Отец его был не то мясником, не то кожевником, не то галантерейщиком. Однако сын отправился учиться в Париж, куда мать каждую неделю посылала ему с лодочниками хлеб. Он учился в Наваррском коллеже и в университете, зарабатывая на жизнь тем, что состоял слугой у богатых студентов и имел возможность пользоваться их учебниками и книгами. Он основательно изучил там греческий и, в девятнадцать лет, получив степень магистра искусств, отправился в Бурж изучать право. Там он провёл десять лет и стал воспитателем племянников Жака Коллена, занимавшего при дворе должность чтеца, который рекомендовал его Маргарите Ангулемской и наместнику короля господину де Морвилье. Благодаря их покровительству Амио был назначен преподавателем латыни и греческого в Буржский университет. В 1543 от Франциска I, которому он посвятил один из своих переводов, Амио получил – несмотря на то, что не был посвящён в сан, – Беллозанское аббатство, избавившись таким образом от заботы о хлебе насущном. Смолоду он совершенствовался в трудном искусстве перевода. «Ни один человек, не попробовавший себя в этом деле, – пишет Амио, – не в состоянии вообразить, какой это тяжкий крест для ума, какое напряжение для всех мыслительных способностей». Известно, что Франциск I относился к античным авторам с большим интересом. Амио набил себе руку на переводах «Дафниса и Хлои» Лонга, «Исторической библиотеки» Диодора Сицилийского и «Эфиопики» Гелиодора. Многие ставили ему в упрёк, что он, человек церкви, перевёл на французский язык эротический роман Лонга, однако, справедливости ради надо сказать, что в то время он ещё не был посвящён в сан. Ещё в Бурже Амио начал переводить «Сравнительные жизнеописания». Он долго лелеял мечту поехать в Италию изучать манускрипты в Библиотеке Ватикана. Господин де Морвилье, став послом, взял его с собой в Венецию. Затем Амио попал в Рим, где в течение двух лет имел в своём распоряжении всевозможные издания и рукописи Плутарха. К тому времени Амио был уже достаточно видным человеком, и ему было поручено заявить перед Тридентским собором протест от имени короля Франции против светских притязаний папского престола. В 1552 он был представлен Л’Опиталем Генриху II, и тот сделал его воспитателем своих сыновей – будущих королей Карла IX и Генриха III. От своих учеников, которые всю жизнь продолжали звать его «учитель», он получил впоследствии целый ряд высоких должностей: первого капеллана Франции, государственного советника, командора ордена Святого Духа. В 1559 он опубликовал перевод «Жизнеописаний» Плутарха («Les Vies des hommes illustres Grecs et Romains»), и книга имела грандиозный успех. В 1570, в возрасте пятидесяти восьми лет, Амио становится епископом Осера. Его либеральная позиция в период междоусобных распрей доставила ему немало неприятностей. Сторонники Католической Лиги упорно преследовали его, не остановившись даже перед отлучением. В те дни он называл себя «самым скорбным, сокрушённым, обездоленным и жалким священником во всей Франции». Ему пришлось на несколько месяцев оставить епархию. В 1590 он был возвращён в лоно церкви папским нунцием и с тех пор целиком посвятил себя изучению Библии и Отцов церкви. Умер он в 1593, в восьмидесятилетнем возрасте, тихой и достойной смертью. Его мраморная гробница находится в Осерском соборе. В успехе перевода Амио, разумеется, сыграли свою роль и писательское мастерство Плутарха, и исключительная увлекательность самих сюжетов, и ценность моральных наставлений. Но и Амио, не исказив оригинала, привнёс кое-что и от себя: своё обаяние, свой оптимизм и горячую веру в человеческое величие. Оптимизм Амио вполне понятен, ибо это оптимизм человека, который, начав жизнь с труда и лишений, успел к тому моменту, когда он принялся переводить Плутарха, добиться всего, чего желал, причем исключительно с помощью своих знаний и обаяния. «Наивный, улыбчивый, благодушный», – так отзывались об Амио современники и историки литературы. Но ему было совсем не до улыбок, когда на него ополчились клерикалы и озлобленная посредственность, заставив так дорого заплатить за фантастические милости, которыми осыпали своего учителя его воспитанники – по счастью для него, оказавшиеся один за другим королями Франции. ► Какое значение для Франции той поры имели переводы Амио, и прежде всего «Жизнеописания» Плутарха, свидетельствует следующее суждение Монтеня: «Мы, невежды, были бы обречены на прозябание, если бы эта книга не извлекла нас из тьмы невежества, в которой мы погрязли. Благодаря его труду, мы в настоящее время решаемся и говорить, и писать по-французски; даже дамы состязаются в этом с магистрами. Амио – это наш молитвенник» (цит. по книге: С. Д. Артамонов, «Сорок веков мировой литературы», т. 3, с. 58). ► «Проза Амио – это французский язык в момент его зарождения, язык ещё не слишком в себе уверенный, где выбор слов часто необычайно смел и в то же время чуть неловок. Юность бывает порой неуклюжа, но она очаровательна в своих неловкостях. Не будучи стеснена обилием правил, она шагает спокойной и весёлой походкой, перепрыгивая через преграды и выражая свою мысль, как умеет, длинными фразами, изобилующими вводными предложениями. Французский язык Малерба и Корнеля будет более уверенным; он шествует мужественной и твёрдой походкой прямо к цели. Язык же Монтеня и Амио, сохранивший ещё некоторую неловкость, продолжает по сей день пленять нас своей юной грацией. «Все кладовые и все сокровищницы истинного французского языка, – скажет позднее об Амио суровый Вожла, – скрыты в трудах этого великого человека». И когда этот язык, такой прелестный и по-детски непосредственный, оказывается по иронии случайностей перевода приложен к величайшим событиям человеческой истории и к людям самым  взрослым, какие когда-либо существовали, происходит бесценный диссонанс. Значительность темы придаёт вес наивному изложению; в свою очередь наивность языка подчёркивает глубокую человечность, скрытую за беспощадной жестокостью излагаемого. Поскольку, к счастью, Плутарх тоже любил свободную походку, позволяющую срывать по дороге цветы моральных рассуждений, то полная адаптация переводчика к автору произвела на основе одного шедевра другой – шедевр в квадрате. Сколько счастливых совпадений! Не будь Плутарха, где бы нашёл Амио весь этот арсенал идей, подвигов, мудрых изречений, высоких нравственных наставлений, в которых он так нуждался? Не будь Амио, Плутарх не смог бы пленить дворцы и площади Франции и не стал бы Библией французов. Без Плутарха и Амио Монтень, вероятно, был бы иным, и, возможно, не только Монтень, но и Мольер (который их читал), и наверняка – Наполеон. Но надо добавить, что французы не полюбили бы так горячо эту книгу, если бы не увидели в ней ответа на свои духовные запросы и одновременно мистического прообраза их собственной будущей литературы. Это последнее совпадение венчает оба предыдущих. «Плутарх» Амио, чуть более непосредственный, чем он есть в действительности, навеки обрёл своё место «как сокровище античного прямодушия» во французском сознании». (А. Моруа, «От Монтеня до Арагона», М., 1983).