Висконти (Visconti)

Висконти (Visconti) – знатный ломбардский род, правители Милана в XIII – 1-ая пол. XV вв.; родовое имя происходит, возможно, от принадлежавшего ему титула виконтов – vice comites – церкви Сант Амброджо в Милане. Ведущую роль в городе В. стали играть с назначением в 1262 г. Оттоне Висконти (1207–1295) архиепископом Миланским. При поддержке знати В. одержали победу над бывшими правителями Милана делла Торре. Преемником архиепископа, ставшего фактическим синьором Милана, стал в 1295 г. его внук Маттео Висконти (1255–1322), еще до этого получивший звания капитана народа и имперского викария. В 1302 г. под давлением гвельфской партии он был вынужден отправиться в изгнание и вернулся к власти лишь в 1310 г., с приходом в Италию императора Генриха VII Люксембургского. Маттео и его сыновья подчинили себе ряд городов Ломбардии, в том числе Бергамо, Кремону, Пьяченцу, Павию, где они, сохраняя коммунальные институты, насаждали режимы личной власти. Возвышение В. вызвало противодействие римских пап, резиденция которых находилась тогда в Авиньоне. В 1320 г. Иоанн XXII отлучил Маттео от церкви и наложил на его владения интердикт, что привело к восстанию в Милане. Несмотря на то, что В. пришлось покинуть город, и его новый правитель (с 1322) Галеаццо Висконти (1277–1328) некоторое время даже провел в плену у претендента на императорскую корону Людвига Баварского, им удалось удержать власть благодаря поддержке населения ломбардских городов и тем мерам по наведению порядка, которые они принимали, выступая в роли их защитников. Сын Галеаццо, Аццо Висконти (1302–1339), правивший городом с 1329 г., проводил относительно независимую от императора и папы политику как правитель, стоящий над партиями; при этом полномочия республиканских институтов в городе постепенно сокращались, а в миланских владениях и в сельских коммунах были сведены на нет. В 1339 г. Большой совет Милана официально провозгласил Висконти синьорами, а в 1351 г. объявил их власть передаваемой по наследству потомкам «по мужской линии [и] от законного брака» (впоследствии, при пресечении рода, оба условия нарушались). Преемниками Аццо в 1339 стали братья его отца, Лукино (1287–1349) и Джованни (1290–1354), архиепископ Миланский, в 1349–1354 единоличный правитель города, присоединивший к своим владениям Геную и Болонью (купленную у ее тиранов Пеполи). За Висконти закрепились титулы графов и имперских викариев в Италии. После смерти Джованни территории, принадлежавшие Висконти, были поделены между его племянниками Бернабо (Bernabo, ок. 1319–1385), Галеаццо II (ок. 1320–1378) и Маттео II (убит братьями в 1355), что привело к ослаблению влияния В. в Италии и утрате в борьбе с коалицией местных синьоров ряда владений, в т. ч. Болоньи и Генуи. С другой стороны, укреплению дома Висконти способствовали заключавшиеся в это время брачные союзы с династиями, правящими в Италии и за ее пределами – в Германии, Франции, Англии. При дворе Висконти, покровительствовавших наукам, жил в этот период (1353–1361) Франческо Петрарка, который усматривал в их деяниях воплощение римской доблести и даже крестил их детей. В 1385 г. миланский синьор Бернабо Висконти был свергнут своим племянником правителем Павии Джан Галеаццо Висконти (1351–1402) и умер (возможно, был убит) в тюрьме. Джан Галеаццо, граф Вертю (благодаря браку с французской принцессой Изабеллой Валуа), самый выдающийся государь из рода Висконти, стал единоличным хозяином в родовых владениях и расширил их почти во всех направлениях. В 1395 г. он получил от германского императора Венцеслава титул герцога, и, таким образом, формально завершилось образование принципата Висконти в Ломбардии. Речь заходит теперь о создании Итальянского королевства под управлением Висконти; Джан Галеаццо сосредоточивает свои усилия на присоединении государств Средней Италии и завоевывает часть Романьи и Тосканы с городами Болонья, Пиза, Сиена, Перуджа. Флоренцию спасла от порабощения, вероятно, только скоропостижная смерть Джан Галеаццо от чумы. Проведение политики централизации требовало большого напряжения сил всего государства и огромных средств, особенно для приобретения новых владений и содержания наемных отрядов кондотьеров, на что уходило до 6о% бюджета. Производились траты и на культурные цели: строился Миланский собор, картезианский монастырь Чертоза в Павии (1396), где находилась резиденция Джан Галеаццо, там же был основан университет. Налоговое бремя в последние годы правления герцога стало невыносимым и это способствовало развалу государства и смутам, связанным с борьбой за власть его преемников после его кончины. Территория была разделена между тремя малолетними сыновьями Джан Галеаццо: Джованни Мария (1388–1412), герцогом и правителем Милана; Филиппо Мария (1393–1447), графом Павийским, и Габриеле Мария (ум. в 1408), управлявшим Генуей. В 1402–1404 гг. власть в Милане формально принадлежала Катерине, вдове Джан Галеаццо, свергнутой с ведома ее сына Джованни Мария заговорщиками. В условиях сложившейся системы неустойчивого равновесия между многочисленными государствами Апеннинского полуострова наследникам Висконти с трудом удавалось удерживать полученные земли, причем главную роль начинают играть кондотьеры, сами претендующие на власть. При герцоге Джованни Мария это был Фачино Кане, граф Бьяндрате, за смертью которого в 1412 г. последовало покушение на герцога. Власть в конечном итоге досталась Филиппо Марии, который сумел вернуть значительную часть отцовских владений и в течение своего долгого правления поддерживал авторитет Милана в Италии с помощью тех же кондотьеров: сначала Франческо Карманьолы, затем Никколо Пиччинино и в конце – Франческо Сфорца, который стал мужем побочной дочери герцога, Бьянки Марии (1425–1468). После смерти Филиппо Марии, не оставившего наследников, и краткого периода Амброзианской республики в Милане герцогством завладел Франческо Сфорца (1450), основавший новую династию. Сфорца утратили власть в начале следующего столетия в ходе Итальянских войн, одним из поводов для которых послужили притязания французских королей на миланский трон в силу их родства с Висконти, благодаря заключенному в 1387 г. браку дочери Джан Галеаццо Валентины с герцогом Орлеанским Людовиком Валуа, дедом Людовика XII. ► Бернабо Висконти (ок. 1323 – 1385) – сын Стефано Висконти и Валентины Дориа, правитель Бергамо, Брешии, Кремоны, Сончино, Донато и Валькамоники, а также соправитель Милана вместе с братьями Маттео II и Галеаццо II. Был женат на Беатриче делла Скала из веронских Скалигеров. Человек образованный и умный, тонкий политик и юрист, Бернабо отличался взбалмошным характером, жестокостью, самодурством и дикими выходками. Из-за своих необузданных страстей он был подвержен приступам дикой ярости. О его жестокости по отношению к подданным, с которых он собирал чудовищные налоги, ходили самые невероятные истории. Не угодивших ему он пытал, напускал на них охотничьих собак (страстный любитель охоты на кабанов, он содержал за счет миланцев пять тысяч охотничьих собак, за здоровьем которых следил лично), а однажды будто бы даже сжег двух доминиканских монахов, осмелившихся его обличать. Бернабо постоянно воевал или враждовал с кем-нибудь. Среди его противников в разное время были Папы Урбан V и Григорий XI, флорентийцы, венецианцы, правители Савойи, Мантуи, Генуи, Модены и Феррары. В 1360 г. Иннокентий VI отлучил Бернабо от Церкви вместе со всем его семейством. Когда папские легаты (один из них стал впоследствии Папой Урбаном V) доставили Бернабо Висконти буллу с текстом отлучения, тот заставил их съесть пергамент, на котором она была написана, печать и скрепляющий ее шелковый шнурок. Приводят высказывание Бернабо по этому случаю: «На своей территории я – Папа, император и король! И сам Бог ничего не сможет здесь совершить без моего позволения». В 1363 г. Бернабо был вторично отлучен от Церкви, на сей раз уже Урбаном V, который провозгласил миланского правителя еретиком и вероотступником и предал церковному проклятию. В 1373 г. состоялось третье отлучение, уже от имени Григория XI. Все это время Бернабо продолжал воевать как с Папским государством, так и с другими итальянскими княжествами. В декабре 1385 г. он был свергнут своим племянником Джан Галеаццо, заключен в замок Треццо и отравлен. Известны письма св. Екатерины Сиенской к Бернабо Висконти, в которых она призывает его примириться с Папой и Церковью. Перемирие с Папой было достигнуто сроком на один год, но нарушено менее чем через два месяца. ► Захватив в 1386 г. путем ловкого и коварного обмана власть у своего дяди Бернабо Висконти и затем убив последнего, Джан Галеаццо, осторожный, жестокий и на редкость прозорливый политик, шаг за шагом ведет Милан к установлению господства над Северной, а затем и над Центральной Италией. Почти не покидая своего любимого замка в Павии, воюя силами своих кондотьеров, управляя через своих верных секретарей и сменяя от времени до времени как тех, так и других, он твердо держит в руках все нити государственной политики. Он наводит порядок во внутренней жизни своего быстро растущего герцогства, унифицирует и усовершенствует его налоговую систему, суд, гражданскую администрацию. Пользуясь всякого рода дипломатическими осложнениями, которые чаще всего он создает тайно сам, Джан Галеаццо впутывается в ряд войн в Северной и Центральной Италии и в результате их присоединяет сначала Верону, затем Падую, Пизу, Сиену, Перуджу, наконец, Болонью, создавая таким путем громадное по итальянским масштабам государство, подступая непосредственно к жизненным центрам главных своих соперников: Венеции, Флоренции и папского Рима. Ведя исключительно острую внутриитальянскую политику, Джан Галеаццо не менее активно выступает за пределами полуострова. Уже в первые месяцы после захвата власти он ставит перед собой задачу обеспечения западной границы своих владений и в первую очередь установления дружественных отношений с Францией. После длительных переговоров миланскому властителю удается в начале 1387 г. выдать свою единственную дочь Валентину за брата французского короля Карла VI – Людовика Валуа, герцога Орлеанского. Джан Галеаццо дает за своей дочерью громадное приданое деньгами – 450 тысяч франков и свои западные (пьемонтские) владения, с городами Асти, Бра и Кераско. Благодаря этому отпрыск французского королевского дома получает земли на территории Италии, и в орбиту французской политики включаются вдобавок к Югу полуострова, на которые постоянно претендуют анжуйцы, и Север его, на который теперь начинают претендовать орлеаны, что в недалеком будущем приведет к роковым для Италии последствиям. Французский брак Валентины Висконти казался большим дипломатическим успехом ее отца и в это время действительно был таковым. Еще более успешными были переговоры, которые в начале девяностых годов Джан Галеаццо начинает со слабым и постоянно нуждающимся в деньгах императором Венцеславом. Он обещает финансовую и военную помощь императору и добивается поддержки претензий Милана на господство в Северной и Центральной Италии или по крайней мере свободы рук в этом направлении. Особенно энергично Джан Галеаццо добивается узаконения своего положения, поскольку юридически, несмотря на все его успехи, он остается узурпатором власти даже в своем Милане. Переговоры идут медленно, но успешно: в январе 1395 г. Джан Галеаццо вводит императорского орла в свой родовой герб, а в мае того же года получает указ о присвоении ему желанного титула «Герцога Миланского». После этих внешних и внутренних успехов Джан Галеаццо еще более активно приступает к расширению территории своих владений, явно претендуя на господство над Италией. К 1400 г. он, кажется, близок к этой цели. Прочное установление власти над Пизой, Луккой и Перуджей, а затем и особенно над Болоньей (июнь 1402 г.) приводит к окружению его главного врага – Флоренции, торговля которой, ее главный жизненный нерв, сильно стеснена. «Наша торговля парализована, – пишет осенью 1402 г. один из флорентийцев, – потери наших купцов и города в целом – неисчислимы». Но честолюбивым замыслам коварного и энергичного герцога не суждено было осуществиться – 3 сентября 1402 г. он внезапно умирает. ► Филиппо Maрия, последний Висконти, выросший среди ужасных сцен варварства и жестокостей, был как жалкий деспот, постоянно боявшийся измены, яда и убийства, хотя ему в жизни нечего было терять кроме разве что наслаждения собственною низостью и коварством. Без сомнения, в глубине души он был еще хуже, чем старался казаться. Он умел обуздать свою жестокость и принимал на себя личину доброты и правосудия, потому что чувствовал свое положение шатким. Чуждый любви и ненависти, презирая свет и свое собственное существование, он играл людьми и политикой, как человек, который сознавал, что все сделанное им после его смерти погибнет. Ему не о ком было заботиться, потому что наследников не было, и он со злорадством думал о том, что его смерть, – конечно же от руки убийцы, – повлечет за собой бедствия несчетного множества людей и потрясет государство. Однако и у этого [новоявленного] Нерона были свои поэтические порывы. Природа странным образом отмечает эти извращенные создания той особенностью, что совмещает в них [противоположные] крайности. Он еще в юности восхищался стихами Петрарки. Ему также растолковывали поэму Данте или по моде того времени читали что-нибудь из переведенного: [Тита] Ливия или другого какого классика, повествовавшего о деяниях знаменитых и славных мужей, наконец, ему читали французские рыцарские романы. Все это, однако, делалось без системы, без цели, без всякого порядка и связи, а только по сиюминутной прихоти принца. Его природные склонности и привычки влекли его в совершенно иную сферу. Он был большой охотник до дорогих породистых лошадей и любил проводить время в своих роскошных конюшнях, знал толк в седлах и упряжи. Когда он растолстел, то хотя и не ездил больше верхом, однако же любил укрощать буйных лошадей, приказывал выдергивать зубы тем [норовистым лошадям], которые не любили узды, а жеребцов, которые громко ржали, усмирял тем, что делал надрезы на языке или другими какими средствами. В подобном же духе обходился он и с людьми. Его придворные, чиновники и кондотьеры были окружены подкупленными писцами и шпионами, а за этими последними тоже был устроен надзор. Ему доносилось обо всем, и он был изобретателен на разные средства испытывать честность и преданность своих слуг. Если ему кого-нибудь хотелось наградить, то он нередко сначала ругал его и называл никуда негодным глупцом. А когда он сердился, то смеялся. Ему доставляло наслаждение [до времени] сдерживать в себе желание мести и поражать свою жертву вдруг, тогда, когда это было особенно чувствительно для нее. Несчастных часто отправляли в заключение в отдаленные тюрьмы, потом опять приводили к нему и мучили, снова уводили, и жертвы сами не знали, за что они терпят истязания. Всех ближе к нему были красивые пажи, которые, служа ему, делались наконец государственными людьми. Одной из любимых забав герцога было прятать в руку змей, у которых предварительно были вырваны ядовитые зубы, и пугать ими трусливых. Немногие придворные пользовались правом помогать герцогу считать заповеди и псалмы, которые он имел обыкновение бормотать себе под нос во время прогулки и число которых умел ловко определять известным одному ему способом с помощью пальцев. Разговор его постоянно вращался около военных и политических предприятий, но все же больше речь шла о лошадях, собаках и пошлых шутках. Но иногда он начинал ругаться своим грубым голосом или злобно смеяться; он встречал каждого насмешливыми остротами (часто непристойными), даже своего духовника. Герцог никогда не ходил без поддержки: обыкновенно это противное тучное создание с нависшими бровями, желтоватыми глазами, тупым мясистым носом, большим ртом, короткими толстыми пальцами и совершенно кривыми ногами опиралось на одного из своих пажей или шутов. Что могли дать науки такому жалкому, неразвитому человеку! Говорят, что он очень уважал астрологов; он верил в самый слепой фатализм, потому что боялся какого-нибудь несчастья, однако принимал все меры, чтобы отклонить опасность. Врачи почти не отходили от него и при малейшем ощущении боли давали свои советы. Однако он позволял себе смеяться и над их искусством. Музыку и сценическое искусство он считал глупостью и больше проводил время за игрою в карты или в кости. Латинский язык герцог знал очень плохо. Гуманистические идеи ни мало не коснулись его, но у него было желание быть героем придворной истории и казаться свету меценатом. Ему воскурялся фимиам, как и всем другим властителям, и потомки готовы были бы признать его за великодушного поклонника муз, только, к его несчастью, он был последним из правителей своей династии, а потому после его смерти о нем можно было говорить свободно. Конечно, при дворе такого повелителя не было никакой литературной деятельности. «Здесь наши труды не пользуются почетом, – писал Пьетро Кандидо Дечембрио, оставивший биографию Филиппо Мария, одному флорентинцу, – все стремятся к честолюбивым целям и удовольствиям».  [Излагается по книге: Георг Фойгт, «Возрождение классической древности, или Первый век гуманизма», М., 1884]